Василисина изба стояла на самом краю деревни, даже немного на отшибе от остальных изб, ближе к лесной опушке. По странному совпадению звалась деревня созвучно имени героини нашего рассказа — Василихой. А отчего да почему — об том точно сказать никто не мог. Даже самые древние старухи, что еще в ней остались. Но точно было ведомо, что деревне не менее четырехсот лет, то есть стояла она на этом же месте еще во времена Смутного времени. А почему именно так называлась — то ли первого мужика, здесь поселившегося, Василием прозывали, то ли переселенцы хотели память о родной стороне сохранить — за давностью времени позабылось.

И жила в той избе Василиса, а как долго? Если точно, то с 1955 года. До того жила в избенке своих безвременно умерших родителей на другом конце деревни… Много тут чего можно было бы порассказать: и об том, кто Василисины родители были, как она сиротой осталась. Но это увело бы нас от самой героини нашего рассказа — от Василисы.

А начинается он от 1941 года. Василий сватался к Василисе, и все об том знали. Никто не пробовал связываться с Васькой, потому как росту он был саженного, а кулаки имел пудовые, и хоть не пускал их в ход, но испробовать охотников не находилось! Свадьбу назначили на 12 июля, Петров день и начало сенокоса. А тут война! Васю, только год как из армии демобилизовавшегося, первым призвали. Знамо дело, где служил, туда и призвали. То есть в пехоту. А куда еще русских крестьянских сыновей чаще всего призывали?

Миловала его судьба. Не попал он в страшные окружения начала войны, где погибали целые армии, исправно писал письма к Василисе и к родителям своим. Провоевал аж до 1943 года, что для пехотного сержанта было удивительным. А с Курской дуги письма его оборвались. Напрочь. Только на новый, 1944 год, пришла весточка из воинской части: «Пропал без вести». И более ничего…

Родители Васины траур одели, соседи им посочувствовали, а вот Василиса… Возьми и заяви: «Покуда сама его мертвым не увижу или похоронку пришлют, знаю, что живой Вася…»

Шло время. Кончилась война, вернулись в северные деревни немногие уцелевшие мужики, а Василия так и не было. Но Василиса упрямо твердила свое! Мало того, она в колхозе взялась выполнять двойную норму — за себя и за Васю, как сама говорила. Не было никого усердней и неутомимей ее на всех работах — в поле, на сенокосе и на току. И на скотный двор бежала она первая, а работала за мужика. На недоуменные же вопросы отвечала: «А вот как мой Васенька возвернется, что я ему скажу?..» Кое-кто стал пальцем у виска покручивать, мол, свихнулась девка с горя и все дела! А собой Василиса была видная — хоть в сказку пиши. Так что некоторые мужички пытались к ней клинья подбивать. Но без толку, даже шутили на деревне про неудачливых ухажеров: «Смурной, как к Василисе сходил».

Когда колхозников дополнительными налогами обкладывали, то многие семьи коров на коз сменили. «Сталинская корова» хоть и с опаской, но прозывалась в застольных разговорах. А Василиса и тут отличилась! «Как мужика без коровы в доме после войны встретить можно?» И все налоги платила исправно, хоть чего ей это стоило. Бог весть.

Василия по-прежнему не было. После смерти Сталина дали послабление колхозникам, а аккурат на десятилетие окончания войны померли родители Василия, но успели завещать Василисе свою добротную избу. Вот она туда и перебралась. Много кто тогда завидовал, но мало кто говорил. Поскольку никто ни в чем Василису попрекнуть не мог.

Еще прошло лет десять-пятнадцать, и стали люди замечать, что Василисы годы, вроде бы, и не касаются. То есть лет до 50 она, как и все бабы, малость отяжелела, волосы ее русые чуть поседели, на лицо морщины пришли. А потом время для нее как остановилось. Работала по-прежнему жарко, но при этом никого не укоряла и не заставляла. Вздумали было ее бригадиром назначить, как ударницу труда, но она отказалась: «Я только за Васю стараюсь».

А время шло, русская деревня медленно умирала, отдавая свое последнее матушке-России. Уезжала из Василихи молодежь, некому становилось работать на полях и на скотном дворе, потом ввели в действие теорию о «неперспективных деревнях», а Василиса ждала… И смеяться над ней перестали. Мало того, повадились ходить к ней на оладьи, которые так и прозвали: «Василисины жданки». И вот диво — она тому не возражала. Всегда у нее был готов самовар для любого гостя, всегда были оладьи. А детишки к ней особо любили бегать, чайку со жданками попить. Хотя она с ними почти и не говорила, больше молчала.

Время шло. Василиса не старела, и все уже к тому привыкли, взирая на ее пятидесятилетнее лицо. На 1000-летие Крещения Руси в ближнем селе открыли храм. Первой туда пошла Василиса. Впрочем, не только она. Потому старухи видели, как в записке «О здравии» она написала единственное имя — Василия! Нашлись доброхоты, которые батюшке рассказали всю историю. Отец Петр однажды подозвал к себе Василису, долго ее увещевал, но она стояла на своем: «Нет похоронки, значит живой!» С тем батюшка и отступился. Бабы продолжали ходить на Василисины жданки, целыми днями могли пить чай из ее самовара, потому как свои из корысти продали заезжим собирателям древностей, жалели потом, да уж поздно.

Шло своей чередой время… Кто-то умирал, кто-то родился на Божий свет. Впрочем, умирали на Руси больше, чем рождались. Народ, увидав, что властям он не нужен, разуверился и перестал выполнять заповедь «плодитесь и размножайтесь». Постепенно и детки перестали приезжать в Василиху. И осталось в ней к началу третьего тысячелетия от Рождества Христова всего-навсего семеро старух. На двадцать две избы! Это если с Василисой считать, которая так и не думала стариться дальше. А Василия она по-прежнему продолжала ждать. И старухи по-прежнему продолжали к ней ходить на жданки к самовару. Подолгу вели они свои разговоры под Василисино молчание. Вся величественная и трагическая история русской деревни за XX век проходила в этих простецких разговорах. Воспоминания, старые счеты и обиды, смешные случаи, работа… А еще своеобразным ритуалом стало чтение Васиных писем. Наговорившись вдосталь, старухи просили Василису почитать «письма с войны». Она тогда доставала из красного угла тоненькую стопку треугольничков и начинала читать. Все тут примолкали и вытирали уголки глаз платочками. Вроде наизусть знали каждое письмо, а всякий раз открывалось им нечто новое, чего словами не выскажешь, а сердце бередит.

Но однажды и навсегда порядок этот нарушился. Дело было на Петров день. Василиса пораньше управилась с коровой и к закату почувствовала себя как-то не так. Вроде устала, хоть особо и не с чего. Ну, покосила, корову подоила, по огороду прошлась, воды натаскала, свое и Васино бельишко постирала (была у нее и такая причуда — регулярно стирать Васины вещи, а ну как мужик придет с войны, а переодеться не во что, сраму не оберешься). Потом же потянуло Василису прилечь. И вот задремала она, сама себе дивясь. Вдруг с тихим скрипом отворилась дверь и в закатном луче показался Василий. В вылинявшей гимнастерке, с вещмешком, в старых, но добротных сапогах.

— Поздорову ли, Василисушка?

— Притомилась я, Васенька, тебя

ожидаючи.

— Да и то, сколько ждала.

— Ой, Вася, ты ж, поди, голодный да уставший с дороги, вот я баньку истоплю, самовар поставлю.

— Поставь, Василисушка.

В бане Василиса, безо всякого стеснения раздевшись и раздевши Васю, увидала под левым его соском косой неровный шрам.

— Ой, Вася, это немец тебя?

— Он, проклятый. Из миномета осколком садануло, а после землей от взрыва привалило. Так и не нашли меня.

— Больно тебе, да?

— Только вначале было больно, а теперь не болит.

Но все равно, нежно и бережно растирала Василиса мужицкое тело. Потом пришли они снова в избу, пили чай из самовара и молча глядели друг на друга, ибо слова им были без надобности. Докончив третью чашку, поднялся Василий и сказал:

— Пойдем со мной, Василисушка.

— Ой, Вася, куда же я с тобой пойду,

я ведь старая стала?

— А ты в зеркало на себя глянь…

Глянула на себя Василиса и обомлела.

Была она такой же молодой, как в тот день, когда Васю на фронт провожала. Слезы полились из ее глаз.

— Куда ты, туда и я, Васенька!

Рука об руку вышли они из избы и пошли по лучу света все выше и дальше…

Утром пришли старухи к Василисе. Что удивительно, пришли вместе, а не как обычно — по одной через три минуты. Словно торкнуло их что. Вошли в дом, где встретила их тишина.

— Спит, что ли? — недоуменно спросила

тетка Лена.

А бабка Валя первой увидала, что Василиса лежит на своей старой кровати, но грудь ее не колышется. Осенив себя крестным знамением, Валентина проговорила:

— Померла.

От этой вести старухи оцепенели, поскольку Василиса казалась им безсмертной.

А бабка Екатерина не побоялась подойти к кровати и глянуть в лицо умершей.

— Ой, бабоньки, вы гляньте, чего делается-то!

Все тут подошли и в изумленьи замерли. И впрямь, было от чего лишиться дара речи много чего на своем веку повидавшим василихинским старухам. Василиса помолодела! Все морщиины на ее лице разгладились. Лицо обрело свежесть, стало ликом, волосы вернули себе прежний золотистый цвет. На губах замерла тихая улыбка.

— Не иначе, дождалась она своего

Василия!

— Значит, дождалась!..

Алексей Ларионов